Есть прекрасные художники, о которых не скажешь «великие» и имена которых не у всех на слуху. При этом некоторые их работы, как бы безымянные, встретившись нам случайно – пусть даже на репродукции, – рождают радостное чувство узнавания. То ли саму картину ты уже видел, то ли не её именно, а просто – вынул художник бережно и любовно из быстротечности времени мгновение, полное красоты и гармонии, и передал тебе, и на него отзывается глубинная твоя память: детская, родовая, национальная…
Вот картина Зинаиды Серебряковой «За обедом»: непритязательная сценка, милая минутка семейного счастья, которое в этот обыденный момент и не осознаётся как таковое. Покрытый белой полотняной скатертью стол, фарфор, стекло и керамика посуды – вперемешку, потому что не парадный обед, а самый что ни на есть каждодневный; чьи-то заботливые руки, разливающие по тарелкам суп… И – дети, для которых этот миг жизни так же, как и все остальные, наполнен смыслом, событиями, чувствами и вопросами: один мальчик самоуглублён и задумчив – о чём?, другой – пытливо всматривается во что-то, находящееся вне пространства картины (не в нас ли, смотрящих сейчас на него?), а взгляд темноволосой девочки в белом фартучке удивительно серьёзен и глубок, даром что сама она едва вышла из младенческого возраста… И вся эта сцена проникнута тихой радостью, благодатным чувством душевного мира, тепла и полноты жизни.
И таковы по настроению, пожалуй, все работы Серебряковой: ей был дан не только большой художнический талант, но и дар видеть жизнь прекрасной, благодарно принимать её и ещё украшать – один из самых древних Божиих даров первым людям, призванным стать сотворцами Господу в украшении Эдема.
А ведь жилось Зинаиде Евгеньевне непросто – хотя бы потому, что годы её зрелости пришлись на роковое для России революционное безвременье (кстати, картина «За обедом» написана в 1914 году, в начале Первой мировой войны).
Родилась она в известной семье Лансере, почти все члены которой принадлежали к миру прекрасного – были художниками, музыкантами, архитекторами (родным дядей Зинаиде приходился Александр Бенуа – знаменитый график и историк искусства, один из организаторов объединения «Мир Искусства»). При этом все они были ещё и самозабвенными тружениками, захваченными идеей творческого преображения жизни, пекущимися о сохранении культурных ценностей и традиций, – понятно, что одарённая девочка росла в атмосфере, способствующей развитию её души, художественного вкуса и мастерства.
И ещё одно везение, значение которого в жизни Серебряковой трудно переоценить: петербуржцы по основному месту жительства, родители её владели усадьбой в Белгородском уезде Курской губернии. Именно там, в Нескучном, Зинаида родилась, но в двухлетнем возрасте была увезена в северную Пальмиру… А когда пятнадцатилетней девушкой вернулась, то сразу и навсегда пробудилось в ней историческое, народное чувство – чувство неразрывной дочерней связи с родной землёй и живущими на ней людьми.
Здесь пишет она свои просторные, распахнутые настежь пейзажи («Зеленя осенью», «Пейзаж. Село Нескучное Курской губернии», «Поля. Нескучное»); многочисленные проникновенные портреты крестьян, с которыми у её семьи сложились самые дружеские, тёплые взаимоотношения – как вспоминала крестьянка В.Н. Дудченко, «она всегда меня называла милая Василисушка. Другого слова у неё не было, и не только ко мне, а ко всем она такая ласковая»); делает жанровые зарисовки, изображающие течение народной жизни с её непрерывным хозяйственным трудом – тяжёлым, как всякий настоящий труд, но наполненным глубоким смыслом и особой, величавой радостью… Здесь же возникают как замысел, а потом воплощаются две монументальные картины – «Жатва» и «Беление холста», в которых так зримо, реалистично и одновременно поэтически-приподнято раскрыты сила, мощь и благородная красота трудящегося человека. Глядя на эти масштабные полотна, на их поистине эпические образы, можно, пожалуй, подивиться тому, что этот гимн труду создала хрупкая, с детства не отличающаяся крепким здоровьем молодая женщина; впрочем, сама она, обладательница изящной фигуры и миловидного лица с тонкими чертами и большими лучезарными глазами, была, как показало время, очень крепким и мужественным человеком.
В 1917 году Зинаида Евгеньевна вместе с семьёй – к тому времени она уже была четырнадцать лет замужем, растила четверых детей – вынуждена навсегда покинуть Нескучное, так как «со всех сторон слышишь о грабежах и убийствах» (из письма Серебряковой родным). И действительно, вскоре усадьбу разграбили и сожгли – остановить беснование вседозволенности в России было уже невозможно.
А через полтора года Борис Анатольевич Серебряков, горячо любимый муж Зинаиды, в окружении плачущих детей умирает у неё на руках от сыпного тифа. И на плечи молодой женщины ложится забота о немалой семье – в то время, когда разруха, голод, страх и новая власть выкашивают тысячи и тысячи жизней на просторах бывшей Российской империи…
Удивительно, что в эти тяжкие времена, в одиночестве борясь с никогда раньше не испытываемой нищетой, выполняя за крохотную зарплату в не отапливаемом зимой помещении однообразную чертёжную работу, достойную не мастера, а подмастерья, тоскуя по мужу, памяти которого до конца своих лет не изменила, Серебрякова не утратила умения любоваться жизнью и по-прежнему находила вокруг неиссякаемые источники творческого вдохновения. По словам исследовательницы её творчества Е.В. Ефремовой, «чёрной краски её палитра не знала даже во времена лихолетья, когда её душа была омрачена горем и печалью»…
Эта печаль тихо звучит в некоторых серебряковских работах того времени: например, в картине с символическим названием «Карточный домик», на которой грустно-сосредоточенные мальчики выстраивают хрупкую конструкцию из карт, и в их невесёлых лицах, в их недетски серьёзных взглядах читается взрослое понимание быстротечности довольства и счастья. И всё-таки впечатление от этой работы не тяжёлое, безнадёжности в ней нет: есть дети, которые играют, - значит, есть и будущее.
Потом в жизни Зинаиды Серебряковой будет эмиграция – в 1924 году она уезжает в Париж, надеясь, что в этом артистическом городе её искусство будет востребовано и она сможет поправить тяжёлое материальное положение своей семьи. Дети остаются с бабушкой в России, и тоска по ним усугубляет трудность её положения: никому особенно она во Франции не нужна, зарабатывать заказными портретами трудно, клиенты обманывают, выдвигают требования, эстетически неприемлемые для художницы с её приверженностью высокому традиционному искусству (между прочим, всю жизнь любимым писателем Серебряковой оставался Пушкин, портрет которого неизменно висел на стене её комнаты)…
Но те картины, которые Серебрякова создаёт за четыре десятилетия своих зарубежных скитаний, по-прежнему восхищают прекрасным ракурсом её художнического взгляда на жизнь. На портретах – умные, красивые, любимые и уважаемые ею люди, даже если это просто торговка булочками с соседней улицы или неизвестная «Марокканка в белом»; в пейзажах – сочные, свежие краски, в которых просвечивает солнце, несмотря на осень или затянутое тучами небо; в натюрмортах – вся роскошь природы, всё богатство земли – даже если пишет она всего лишь принесённую с рынка корзину с простейшими репой, морковью и редиской!
Двоих детей, слава Богу, к матери позже отпустили; с двумя другими она переписывалась все оставшиеся годы, а повидалась только незадолго до смерти, когда они смогли приехать во Францию. Она же в Россию, когда стало можно, на восьмом десятке жизни, поехать уже не рискнула: очень сдало здоровье, сил на переустройство жизни не было. Хотя, подводя итог зарубежному периоду своей судьбы, писала: «Ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы…».
Поэтому огромной радостью для Зинаиды Евгеньевны, ощущавшей себя только и именно русским художником, стали две её персональные выставки на Родине – в Москве в 1965 году и в Ленинграде, в Русском музее, в 1966.
Через год после ленинградской выставки Зинаида Серебрякова скончалась в Париже в возрасте восьмидесяти двух лет.
Рассматривая её картины в хронологическом порядке, внимательный зритель, безусловно, увидит возрастание мастерства; но вот угасания интереса к миру, усталости, старческой отрешённости от вечно юного кипения жизни даже в самых поздних работах заметить невозможно – всё те же радость, интерес и любование, как на автопортрете Серебряковой 1911 года: трепещущее пламя свечи выхватывает из темноты милое лицо, в выражении которого и любознательность, и нежность, и доверчивость, и тайна…
Зинаида Евгеньевна, по воспоминаниям знавших её, была человеком скромным, склонным к одиночеству; о своей внутренней жизни, а тем более о её религиозной стороне, она свидетельств не оставила. Мы знаем только, что родители её, имея испанские корни, принадлежали к католичеству, но муж был православным, поэтому дети тоже крещены были в православии. По веяниям того времени, к церковной жизни Серебряковы относились прохладно; однако дочь Катя, которая прожила с матерью во Франции почти сорок лет и была её лучшим другом и самым доверенным лицом, потом, на склоне собственных лет, пришла в Церковь, исповедовалась, причащалась и, по словам одного из знавших её священников, была по духу «человеком истинно православным».
Сама Зинаида Серебрякова могла этого и не осознавать, но земной путь свой она прошла с подлинно христианскими любовью, смирением, мужеством и признательностью за бесценный дар жизни.
М.Э. Сафонова
