С прекрасным русским поэтом, проникновенным лириком Николаем Михайловичем Рубцовым я была лично знакома и неоднократно встречалась. Но поведать от себя не могу ничего, так как пребывала в младенческом возрасте. Это мои родители и мой дядя, тогда студенты Литературного института имени Максима Горького, однокашники Рубцова, с ним дружили. И когда я, повзрослев, полюбила рубцовские стихи (самого поэта уже не было в живых), они мне о нём рассказывали. Но записывать, конечно, в голову не приходило – и вот теперь из этих полузабытых родительских воспоминаний вырисовывается лишь некий смутный образ: талантливого человека с очень неустроенной судьбой, со сложным, по-русски широким, «размашистым», ершистым и неудобным характером, но при этом – чрезвычайно ранимого, тонкого, внутренне деликатного…
В качестве подтверждения – история не вполне, может быть, удобная для мемориального материала, но совершенно правдивая, из первых уст.
Как-то, приехав в институт после долгого отсутствия, Рубцов привёз с собой техническое новшество – магнитофон с записями своих стихов и песен (он сам пел под гитару). Его стихи уже тогда любили и ценили. Магнитофон стал «гулять» по общежитию, и моя мама тоже попросила у Рубцова, чтобы принёс послушать. Николай обещал, но всё не нёс, несмотря на неоднократные напоминания… И вот однажды, проходя по коридору в свою комнату, мама услышала за одной из дверей слегка изменённый, но узнаваемый голос – Колин, в той самой записи. Она по-соседски заглянула к хозяевам и попросила после прослушивания принести магнитофон ей.
Только включила – в комнату, постучав, заходит Рубцов. Мама сказала, что магнитофон отдаст, как только послушает, и он вышел. Но, не прошло и десяти минут, опять вернулся. Постоял, помолчал, ушёл… Не успела отзвучать одна песня, а Николай вновь стучит в дверь! Мама не выдержала: «Коля, почему ты мне мешаешь? Хочешь, садись, вместе послушаем?» Рубцов покачал головой, ушёл… но через минуту буквально вбежал в комнату и со словами «– Нет, не могу!» отключил магнитофон и тут же с ним удалился.
Удивлённая и раздасадованная, мама занялась уборкой и зашла в кухню, общую для всего правого крыла длинного общежитейского коридора. Там между делом поделилась с присутствующими своим недоумением и – получила объяснение происшедшему: оказывается, в одной из песен были, так сказать, не вполне джентльменские выражения, поэтому девушкам Николай слушать запись не давал…
Казалось бы, откуда ей взяться, этой трепетности («До конца, до тихого креста пусть душа останется чиста!») – при такой биографии? Рос Рубцов без дома: мать во время войны умерла, отец завёл другую семью (Коля долгое время считал его погибшим на фронте), и Николая отправили в Никольский детский дом Тотьминского района Вологодской области, где он закончил семь классов. Затем – учёба в лесотехническом техникуме, а дальше – обычная для того времени рабочая биография: два года трудился кочегаром в архангельском траловом флоте, два года – разнорабочим на опытном военном полигоне в Ленинграде. Потом четыре года служил в армии – матросом и старшим матросом, на Северном флоте. Отслужил – и, не имея, где голову приклонить, поехал к дальнему родственнику в Ленинград, где работать пришлось тоже в должностях совсем не деликатных: то слесарем, то кочегаром, то шихтовщиком на Кировском заводе.
Но ведь душевная тонкость и чистота – дар Божий, который «дышит, где хочет». Так же, как и поэтический талант. Читатель, не знающий обстоятельств рубцовской жизни, по его стихам, вероятно, и не подумает, что тот «университетов не кончал» – кроме упомянутого уже Литинститута, в который поступил в достаточно мужественном возрасте, двадцати шести лет, и где учился в силу разных обстоятельств с большими перерывами… А в его поэзии – совершенно самобытной, безусловно узнаваемой по особой щемящей интонации, – все достижения русской литературы: глубина мысли, правда чувств, драматизм, человечность и сострадательность ко всему Божьему творению, высокая гражданственность – без ложного пафоса, без всякой натуги. И, конечно, виртуозное владение русской речью: словом, звукописью, интонацией – при том, что это мастерство никогда не заявляет о себе нарочито, не выпячивается…
И ещё: рос, формировался как личность, жил Николай Михайлович во времена советско-безбожные. К тому же не в семье, где всё-таки оставалась возможность внутреннего противостояния удушающему атеизму, а в государственных учреждениях с их мощным тогда идеологическим креном в воспитательной работе. В строках его стихотворений из внешних примет религиозной жизни – лишь печальные образы: «Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей», «А на холме – какая грусть! – лежат развалины собора…» Тем радостнее было прочитать воспоминания дочери писателя А.Я. Яшина Натальи Яшиной, фрагмент из которых привожу здесь:
«В 1976 году пришли в дом Александра Яшина к его вдове, Злате Константиновне, писатель Владимир Николаевич Крупин и вологодский писатель Владимир Леонидович Шириков. Говорили о Вологде и о Николае Рубцове – в тот год отмечалось его сорокалетие. Злата Константиновна спросила: «Отпет ли Рубцов?» «Нет, не отпет», – ответил Володя Шириков. «А крещён был?» «Крещён», – ответил он же. «Точно?» – переспросила мама. «Точно, был разговор об этом при жизни Николая». Шириков, теперь, к сожалению, тоже покойный, тогда возглавлял газету «Вологодский комсомолец». Когда мама была проездом в Вологде вместе с отцом Александром, которому папа поручил нас, свою семью, то остановились они у Шириковых. Батюшка окрестил тогда сына Володи, и, пока это всё происходило, Володя ушёл из дома. Он был рад, что появилась возможность крестить сына, и хотел этого, но боялся потерять работу – вот как это опасно тогда было. Надо сказать, что и священники очень рисковали, когда крестили дома или совершали какие-либо требы без официального оформления, но многие шли на это. И вот через пять лет после кончины Рубцова мама договорилась об отпевании без регистрации в храме, в который мы ходили. Храм этот недалеко от нашего дома, на Новокузнецкой улице. Он так и называется: храм Святителя Николая Чудотворца в Кузнецкой слободе.
Так получилось, что Николая Рубцова отпевали в храме его ангела и в том же храме, где за три года до этого отпевали Александра Яшина. Хор – студенты Гнесинского института, подрабатывавшие в храмах, уже ушёл, но когда мы объяснили регенту Валерию, какого замечательного поэта будут отпевать, он остался. Тогда Рубцов ещё не был так известен и издаваем, как сейчас. Оботуров с Шириковым обещали прислать ему потом сборник его стихов, чтобы познакомить с творчеством Рубцова. Позже они выполнили своё обещание.
Отпевал протоиерей Владимир Тимаков, первый священник, пришедший к нам в дом на сороковой день после кончины отца. А отец Александр Куликов, исповедовавший, причащавший и отпевавший папу, встал отпевать Николая Рубцова вместе с регентом и диаконом Николаем Кречетовым. У отца Владимира очень красивый певучий голос, и отпевание было такое светлое, стройное, не знаю, как и сказать: благодатно-благолепное, что подошла незнакомая старушка и спросила: «Кого же так отпевают и что надо сделать, чтобы так отпевали?». Вернулись мы домой в очень светлом, возвышенном состоянии с чувством исполненного долга. Было общение, единение с ушедшим поэтом. Мы почувствовали, что действительно у Бога все живы, только одни по ту сторону, другие по эту. И до сих пор мама всегда молится и подаёт на литургии и панихиды за убиенного Николая».
Предлагаем вам небольшую подборку стихов Николая Рубцова:
ЗВЕЗДА ПОЛЕЙ
Звезда полей, во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром…
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
В ГОРНИЦЕ
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды...
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниёт совсем.
Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень,
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...
ЛАСТОЧКА
Ласточка носится с криком.
Выпал птенец из гнезда.
Дети окрестные мигом
Все прибежали сюда.
Взял я осколок металла,
Вырыл могилку птенцу,
Ласточка рядом летала,
Словно не веря концу.
Долго носилась, рыдая,
Под мезонином своим...
Ласточка! Что ж ты, родная,
Плохо смотрела за ним?
РУССКИЙ ОГОНЁК
1
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо тёмное, без звезд.
Какая глушь! Я был один живой,
Один живой в бескрайнем мёртвом поле!
Вдруг тихий свет – пригрезившийся, что ли? –
Мелькнул в пустыне, как сторожевой...
Я был совсем как снежный человек,
Входя в избу, – последняя надежда! –
И услыхал, отряхивая снег:
– Вот печь для вас... И тёплая одежда... –
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И, неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала...
2
Как много жёлтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл семейных фотографий!
Огнём, враждой земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет...
– Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал:
– Наверное, не будет.
– Дай Бог, дай Бог... ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет... –
И вдруг опять: – Не будет, говоришь?
– Нет, – говорю, – наверное, не будет!
– Дай Бог, дай Бог...
И долго на меня
Она смотрела, как глухонемая,
И, головы седой не поднимая,
Опять сидела тихо у огня.
Что снилось ей? Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею в то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал её старинные виденья.
– Господь с тобой! Мы денег не берём.
– Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья!
За всё добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью...
3
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле, и нет тебе покоя...
ФЕРАПОНТОВО
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то божье в земной красоте.
И однажды возникло из грёзы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как берёзы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, небывалой досель...
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле..
ДОБРЫЙ ФИЛЯ
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог...
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Добрый Филя живет.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть...
– Филя, что молчаливый?
– А о чём говорить?
ПРИВЕТ, РОССИЯ…
Привет, Россия – родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое…
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по сёлам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Привет, Россия – родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..
ВОРОБЕЙ
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему...
Материал подготовила Марина Сафонова
