Дорогие друзья-читатели!
Прошлым летом мы уже знакомили вас с книгой забытого ныне писателя А.А. Добровольского (псевдоним в советском литературном пространстве – А. Тришатов) «Десять мин». На нашем сайте была опубликована глава «Кремль» – детское воспоминание автора о чудесной помощи ему и его младшему братишке от святой преподобной княгини Евфросинии, супруги покровителя нашего храма, святого благоверного великого князя Димитрия Донского.
Сегодня предлагаем Вашему вниманию фрагмент другой главы из этой книги. И тема её – тоже святая помощь, только уже в дни молодости рассказчика, когда, находясь в тяжёлых жизненных обстоятельствах, он ясно и зримо ощутил в своей жизни покровительство Самой Матери Божией, встретившись с одной из Её чудотворных икон.
Истории, подобные этой, всегда читаются с особенным интересом – ведь у многих из нас они вызывают живые воспоминания о происходившем и в нашей собственной судьбе. Мы бережно храним их в памяти, делимся ими с близкими; эти рассказы порой передаются в семьях из поколения в поколение, но, к сожалению, довольно редко становятся достоянием широкого круга людей… А ведь в них история личных отношений человека с Богом и Его святыми удивительным образом соединяется не только с историей конкретного прихода, но и с историей самой Церкви Христовой, а также, зачастую, с историей страны, народа… Собираясь вместе, эти небольшие, порой совсем простые, сердечные, проникнутые верой и любовью повествования о чуде Божьего руководства человеческой судьбой становятся настоящей летописью – душеполезным, поучительным, ободряющим и утешительным чтением, предметом для размышления, а подчас и долгожданным ответом на наши вопросы.
Поэтому, дорогие братья и сёстры, предлагаем начать собирание и накопление этого ценного опыта Богообщения нашими общими силами. Некоторым запасом таких воспоминаний мы уже обладаем и обещаем постепенно знакомить с ними читателей нашего сайта. А тех из вас, кто решится поделиться собственными историями, просим присылать их на электронный адрес marina_safonova@list.ru (в случае публикации имя автора по его желанию может быть указано или заменено на условное).
А.А. Добровольский. «Десять мин» (фрагмент).<~h3>
I.
Наступил октябрь 17-го года. После Октябрьской революции жизнь всех переменилась. Общая растерянность, неуверенность в завтрашнем дне, потеря имущества и всех материальных ценностей, разруха, голод, болезни – всё это следовало одно за другим. Все мои планы рухнули. Вместе со всеми другими были закрыты и те газеты и журналы, с которыми я был связан. Были национализированы все типографии, в том числе и типография Рябушинского, где набиралась моя вторая книга рассказов. Мои знакомства сразу поредели. Писатели разъезжались. Многие уезжали на ещё не разорённый юг, другие совсем эмигрировали из России.
У нас в семье работала одна только Варя, а нас было четверо. Я, и всегда болезненный, теперь всё время болел. Как жить, что делать, как облегчить отчаянное положение Вари, я совсем перестал понимать, не видел никакого выхода и страшно страдал. Мой друг Ваня всячески старался меня поддержать и что-нибудь для меня придумать. И вот он стал развивать передо мной такой план. Через Галицких устроить меня в какой-нибудь санаторий в Сокольниках. Пусть я поживу там несколько месяцев, а за это время что-нибудь выяснится. Милый Ваня, он изо всех сил старался мне как-нибудь помочь.
Как-то вскоре после нашего с ним разговора он приехал ко мне в Демидовский переулок на машине, которую он достал у кого-то из знакомых партийцев, и повёз меня в Сокольники. Галицкие приняли нас со всем радушием. Но, поговорив с нами, Степан Павлович объявил, что все наши планы неосуществимы и нереальны. Санатории и больницы закрываются. Питаться там нечем, как и везде кругом.
Евгения Александровна утешала нас, как могла. Наконец она решительно сказала: «Пусть Александр Александрович поживёт немного у нас. Может быть, у нас рассеется его тяжёлое самочувствие. Мы его немножко подкормим. У нас ещё, слава Богу, всё есть». Она была так добра, так ласкова, так матерински заботлива, что мы все решили, что так будет хорошо, и я остался у Галицких. (…)
Квартира Галицких была большая, с большими светлыми окнами, с по-больничному выбеленными стенами. Это был, как говорил Ваня, поистине светлый дом. И я ходил по этому «светлому дому» как свой. Как-то я зашёл в кабинет Евгении Александровны. Моё внимание привлекла к себе одна икона большого размера, повешенная не как обычно в углу комнаты, а на стене, высоко над столом. Божия Матерь была на ней изображена тоже необычно. Не с Младенцем на руках, а с книгой. Когда я рассматривал икону, в комнату вошла Евгения Александровна. Она сказала: «Я вижу, как вы внимательно смотрите на образ Божией Матери. Это икона Калужской Божией Матери, покровительницы моего родного города. Вы помолитесь Ей, попросите Её о своих нуждах. Вот увидите, Она услышит вас и выведет из ваших трудных обстоятельств, и устроит вашу жизнь. То, что я вам говорю, это точно, это испытано».
И она вышла, притворив за собой дверь. Её слова были сказаны с такой верой и убеждённостью, что я сделал, как она мне советовала. Я встал на колени перед иконой Царицы Небесной и со всем усердием и со слезами помолился Ей: «Божия Матерь, Ты видишь, как мне сейчас трудно. Где мне искать выход? Как мне устроить свою жизнь? Помоги мне, Всемилостивая!»
На другой день я вернулся домой. Мама очень мне обрадовалась: «Саша, как хорошо, что ты пришёл. А без тебя приходил вчера Вася Филиппов и очень был огорчён, что тебя не застал. Но он хотел ещё раз зайти».
Вася был мой товарищ по гимназии. Все гимназические годы мы провели в тесной дружбе. Летом обыкновенно я уезжал с ним в Останкино, где у Филипповых были свои дачи. В этой семье я был совершенно как родной. С Васей я не виделся с 14-го года, когда он был призван в армию и ушёл на войну. Он был ранен, долго болел и лежал в разных госпиталях. Да и я тогда жил не в Москве, а в Петрограде. Я ничего о нём не знал, и его появление меня очень обрадовало. Придя ко мне в тот же день и застав меня, он сразу сказал: «Санька, поедем со мной в Калугу». Он служил в Калуге разъездным агрономом при Калужском губернском союзе кооперации. «Жить будешь у Олейничак, а я из поездок буду вам привозить продовольствие».
Его приглашение ехать в Калугу я воспринял как скорый ответ Божией Матери на обращённую к Ней мою молитву перед иконой Её Калужской. Я видел, что Божия Матерь берёт меня в свой город, что Она меня там устроит.
Через два дня я с Васей уехал в Калугу.
II.
В Калугу мы приехали в праздник Рождества Богородицы. Когда мы вошли в вокзал, первое, что я увидел: в углу проходной комнаты огромную икону Калужской Божией Матери, закрывавшую весь угол стены. Перед иконой в массивных подсвечниках горело множество свечей, пылавших как огненный куст. Я невольно остановился и поклонился призвавшей меня сюда Царице Небесной. Несколько растерянный, я спросил у стоящего подле иконы монаха: «Это чудотворная икона?» Он улыбнулся, но ответил спокойно: «Чудотворная икона Калужской Божией Матери находится в селе Калужка, в четырёх верстах от города. А если вы приехали поклониться Ей, сейчас Она гостит у нас в городском соборе».
Выйдя из вокзала, я сказал Васе, нанимавшему извозчика в город: «Вася, ты довези меня до собора, я хочу помолиться, а дорогу к Олейничакам я потом один найду после обедни».
В студенческие годы мне как-то пришлось провести в Калуге рождественские каникулы у того же Васи, отбывавшего здесь с сестрой свою высылку из Москвы. В тот приезд я узнал и семью Олейничак. Вася и Дуня были тогда очень далеки от религии и Церкви, и я, находясь у них в Калуге, жил общей для нас довольно рассеянной жизнью. Поездки, гости, балы в Дворянском собрании. В соборе я ни разу тогда не был и не помню, видел ли его.
Подходя сейчас к собору, я был поражён его необыкновенной красотой. Была золотая осень. Чудный день. Праздник, как я уже сказал, Рождества Богородицы. Окружавшие собор белые здания, все одного общего стиля, создавали какой-то удивительно стройный архитектурный ансамбль. Собор стоял, ничем не заслонённый, в центре этого белого четырёхугольника, в сквозном зелёном сквере. Негустые, прозрачные аллеи не закрывали, а ещё более выделяли белизну собора и украшали его. Тени дрожащих листьев нежным трепетом оживляли его строгие стены. Круглый и широкий барабан был до самых краёв покрыт серебряным куполом. Он, как перевёрнутая серебряная чаша, осенял всё здание, успокаивая глаз своим нежным блеском и чистотою своей безупречной покатости.
Я вошёл в собор и через весь народ увидел перед раскрытыми Царскими вратами на амвоне с высокими ступеньками архиерея. Он был весь золотой в своём облачении, худенький и прозрачный, так похожий на великого старца митрополита Филарета Московского, чей портрет в красках и в золоте всегда висел в комнате у моей бабушки. Архиерей высоко держал дикирий и трикирий. Его голос, старческий, но слышный всюду, возглашал:
– Призри с небес, Боже, и виждь и посети виноград сей, и утверди и, его же насади десница Твоя.
Он благословил народ, а вышедшие на середину перед Царскими вратами три мальчика в золотых стихарях удивительно подобранными и чистыми голосами запели: «Святый Боже…»
Так вот куда привела меня Царица Небесная.
После службы я наконец мог подойти к святой и чудотворной иконе. И со всем усердием и со слезами молился: «Матерь Божия, к Тебе прибегаю, не отврати лица Своего от меня грешного, потерявшегося и не знающего, как жить. Как Сама знаешь, устрой меня в Твоём городе, одного здесь очутившегося без всех моих близких. Спаси меня от нужды, от голода, болезней и печали».
И Матерь Божия вняла моей молитве. Десять месяцев я прожил в Её городе и не знал ни нужды, ни горя. Какая бы ни вставала передо мной трудность, я шёл к ней и говорил всё, что меня пугало, и Она милостиво указывала мне, как поступить. Никогда Она не посрамила моего упования, никогда не оставила тщетной мою надежду.
Недели две я жил как гость в семье Олейничак и трёх сестёр (…). Всё-таки мы с Васей понимали, что так жить всегда нельзя. Вася обещал устроить меня у себя в Губсоюзе, и всё, казалось, складывалось хорошо. У него со всем начальством были прекрасные отношения, и начальство, конечно, не стало бы препятствовать моему поступлению. Я радовался.
Но тут возникло другое препятствие. Неожиданное. Устроиться на службу по правилам того времени можно было только через Биржу труда. На Бирже труда я сразу понял, что моё дело безнадёжно. Меня забросали вопросами: где служил, профессия, стаж. А когда узнали, что я приезжий, перестали со мной разговаривать. «Если Губсоюзу нужен работник, мы пришлём туда того, кто стоит у нас на очереди».
Что делать? Вася задумался. А я пошёл в собор. И опять я горячо молился: «Матерь Божия, научи, укажи, что мне сделать, как обойти неожиданное препятствие, мешающее моему устройству». Я решил после службы ещё остаться и отстоять молебен. Написал для молебна записку о здравии близких и положил её в карман.
Перед молебном я подошёл к аналою, чтобы положить свою записку, и всё время опять смотрел на образ и просил Матерь Божию о помощи. Когда я вынимал из кармана записку, я вместе с ней вынул какую-то сложенную бумагу, которая и упала на пол у ступенек киота. Я поднял её, взглянул и вспомнил. Когда я уезжал из Москвы в Калугу, меня приехал на вокзал провожать мой приятель, писатель Ютанов. Он, прощаясь со мной, сказал: «А вот эту записку я взял для вас у Окулова. Мало ли что понадобится вам в чужом городе».
В записке было написано всего несколько строк. Обращаясь к калужским товарищам, Окулов писал, что знает меня и просит оказать содействие. Окулов был тогда фигурой в партии, и на записке стояла печать очень серьёзная. Я записку тогда на вокзале сунул в карман, не зная, зачем мне она, и про неё давно забыл. Теперь весь молебен я стоял и думал о ней.
«Да ведь это Матерь Божия указывает тебе, что тебе делать». С твёрдым убеждением, что это так, я на другой день пошёл на биржу и просил, чтобы меня пропустили к заведующему. Ему я коротко сказал, что хочу поступить на службу в Губернский союз кооперации, и подал записку. Он тут же в несколько минут оформил моё направление, и я с торжеством принёс его Васе. Так я поступил на службу секретарём правления в Калужский Губсоюз.
Казалось, всё пошло хорошо, но через месяц произошло новое осложнение. Жил я у Олейничак в маленькой комнатушке. Это была пристройка, сделанная старшим братом Олейничак Анатолием для себя по своему вкусу. Совершенно изолированная, с отдельным входом, она и дверью, и окном выходила в большой яблоневый сад. Анатолий жил в Москве. Без него комната его никому была не нужна, и я чувствовал себя в ней очень хорошо.
И вот однажды старшая сестра Маргарита обратилась ко мне.
Всё в этом доме было чудное, не похожее ни на что. Все сёстры непрерывно смеялись, и дом их так и слыл: «хохотным домом». Меня в этом «хохотном доме» почему-то звали «Августейшим». Так вот, Маргарита как-то вечером, когда я пришёл со службы, давясь от смеха, объявила мне:
«Августейший, должна доложить вам, наш Анатоль прислал письмо, пишет, что скоро приедет и зиму будет жить в Калуге. С ним приезжает, – тут она совсем захлебнулась от смеха, – и его Терпсихора».
Я понял, что мне надо комнату освобождать. На другой день в Союзе я всё рассказал Васе. Он старался меня успокоить и энергично принялся за поиски комнаты для меня. И опять возникли перед нами трудности начального коммунизма. Оказалось, что все освобождающиеся комнаты сдаются в горсовет и заселяются опять-таки в порядке очерёдности.
Наконец Васе указали на одну даму, где жилец собирался уезжать не то в Азию, не то на Кавказ. Дама соглашалась поселить меня, если я добуду ордер на комнату. Ордер я достал. Моим хохочущим сёстрам объявил, что переезжаю, и вдруг дама эта сообщила Васе, что жилец уезжать раздумал и остаётся до весны. В какое я попал отчаянное положение! В собор я теперь ходил постоянно, каждое воскресенье обязательно. И теперь, придя в собор, я прямо, не дожидаясь конца службы. Припал к ступенькам перед образом Божией Матери и рассказал Ей о моих обстоятельствах, о моём горе и безвыходном положении. Я поднялся по ступенькам и, всё молясь и прося помощи, приложился к иконе. Когда я стал сходить по ступенькам вниз и ещё даже не сошёл на пол, ко мне подошла дама с вопросом: «Вы ли то лицо, которое хочет снять у меня комнату? Если это вы, то можете переезжать хоть теперь же после обедни. Мой жилец сегодня уехал».
Я уже сказал, что я постоянно ходил в собор. Моя новая комната была очень близко от собора, и я ходил туда во всякую погоду, в дождь и снег. Калужские соборяне служили прекрасно. Чудные были в соборе архиерейские службы. Такое благочиние, стройность, образцовый порядок можно было встретить далеко не везде. А какие благолепие и красота облачений! Все эти лалы и жемчуга на митрах, бриллиантовые панагии.
Епископ Феофан (Туляков), видимо, очень любил Богослужение, понимал и тонко его чувствовал. Хор в храме был чудесный. Среди женских голосов был один совершенно изумительный. Это была девочка-подросток Лида Румянцева с голосом такой красоты, что её приходили слушать как на какой-нибудь концерт.
В Калуге я прожил десять с половиной месяцев. Каждую неделю бывал за церковной службой. Я почти прошёл полный годовой круг Богослужения, начиная с Рождества Богородицы и до Успенского поста. 
Для меня это явилось настоящей школой. Здесь, в храме, через само Богослужение, через иконы и церковное пение я познавал и приобщался к истинам и таинствам христианства. Остальное дополняла домашняя молитва и усердие к Божией Матери. Моё религиозное настроение было, конечно, замечено у меня на службе. Но женщины, машинистки и секретарши, с которыми я находился в постоянном общении, – все эти Кашкины, Назимовы, Ларины, Дурасовы, – всё это были представительницы старых дворянских родов, которых совершившийся в России переворот загнал в поисках куска хлеба на нашу невесёлую работу. Все эти женщины сами были религиозны, и моё поведение их мало смущало. Оно, может быть, не то что смущало, а удивляло одну из наших машинисток, Марию или Марусю Преображенскую. Дочь очень почтенного и уважаемого в Калуге протоиерея, она, как это часто бывало в дореволюционное время, происходя из духовной семьи, сама была от религии далека. Её особенно поражало моё усердие к Божией Матери. Она мне как-то сказала: «Вы какой-то чудной. Для вас Калужская Божия Матерь как мать родная». Я молчал. В свой внутренний мир я никого не хотел впускать.
Время шло. Прошли Великий пост, Пасха, Троица. Мама стала писать мне, что она очень хочет, чтобы я вернулся, что все они очень обо мне скучают, что мой приезд необходим, иначе у нас отберут одну комнату. Была ещё одна причина, которая заставляла меня думать о возвращении. Белые наступали на юге. Оставаться в Калуге становилось опасным. Но когда я приходил в собор, мне до слёз делалось грустно покидать этот ставший мне таким дорогим и нужным церковный мир. Икону чудотворную я видел только тогда, когда приехал в Калугу. Обычно она находилась в селе Калужке, и я упрекал себя очень, что так за всё лето и не собрался туда, не увидел Её ещё раз. Я усердно молился перед соборным списком с неё, я просил у Божией Матери: «Не оставляй меня и впредь. Научи меня, укажи мне, у кого искать руководства, чтобы не ослабевала, не угасла моя начинающаяся духовная жизнь».
Но вот назначен и день отъезда. Я ехал в Москву с целой группой наших кооператоров. Я нашёл, что так мне будет удобнее. Путешествие по железным дорогам в то время было делом нелёгким, и я надеялся, что мои кооператоры мне помогут. Да и лошадей до вокзала давал Союз.
Накануне отъезда я пошёл гулять по Калуге, прощаясь с любимыми местами. Помню, я шёл рощей от Оки к городу. Вечерело. Вдруг полился колокольный звон. Один за другим приставали к нему все калужские храмы. Я спросил у встретившихся мне женщин: «Почему так звонят?»
– Да в собор несут Владычицу, – ответили мне, – пришла к нам, горьким, из Калужки.
Я бросился в собор. Господи, как я молился в этот вечер! Как я плакал и благодарил Царицу Небесную, что Она пришла проводить меня и благословить!
III.
На другой день я уезжал. Я с вещами пришёл в Губсоюз. Вещей у меня было немного. Какой-то нескладный узел, корзиночка… Везти домой мне было нечего. Не то было с моими спутниками. Они грузили мешки и ящики. Везли всякое продовольствие. Мы сидели уже в пролётке с одним нашим торговым спецом по закупкам. В это время прибежала к нам Маруся Преображенская. Она простилась с моим соседом, а потом немного смущённо обратилась ко мне: «Александр Александрович, а это возьмите от меня. Вы так любили Калужскую Божию Матерь. 
Я для вас сняла Её с божницы. Помните меня, грешную Марию». Она подала мне завёрнутую в бумагу икону. Я готов был расплакаться, так это меня потрясло. Я взял святую икону в руки. Мы уже поехали. И так я ехал, держа икону в руках. Я и в поезде держал её в руках. Мне казалось кощунством засунуть её в корзинку или положить на полку. А кооператоры, может быть, и добродушно, надо мной хохотали: кто везёт в Москву масло, кто муку, кто сало, а товарищ Добровольский – Калужскую Божию Матерь.
Когда я приехал домой и снял бумагу, я был очень заинтересован. Маруся, конечно, без понимания обернула Пречистый лик страницами из крестного календаря. Большого формата, они хорошо закрывали икону. Но что было замечательно: на страницах, которыми была прикрыта икона, были напечатаны портреты и статья – биографические сведения и изложение учения одного из наших русских подвижников – святителя Игнатия Брянчанинова, о котором раньше я ничего не знал.
Матерь Божия не оставила и последней моей просьбы. В Своей иконе Она осталась со мной и указала мне на святителя Игнатия как на наставника в моём духовном подвиге.
