«Многострадальная Сербия». Именно такой Сербия предстала перед моим сознанием в начале девяностых. Мой первый духовник, отец Иоанн Вавилов, молился на литургии за патриарха Павла и страждущую Сербию. Но лишь с годами я поняла, как близок этот народ по духу нашему народу. И в нынешней нашей поездке везде были отголоски родного: родной природы, родных песнопений, родных взоров с сербских икон.
Сербы называют свою страну младшей сестрой России. Они помнят о той помощи, которую оказывало наше государство Сербии на протяжении многих столетий, и благодарят за неё; они смиренно оправдывают наши измены, говоря о том, что старшая сестра сейчас сама больна…
Всем известно, как Российская империя поддержала Сербию в Балканской и Первой мировой войне. Но мало кто знает, что ещё в 1550 году царь Иван Грозный направил письмо турецкому султану Сулейману II, призывая турок чтить святыни Хиландара и других сербских монастырей. Им же в 1556 году было подарено сербской Церкви монастырское подворье в Москве, ставшее впоследствии сербским дипломатическим центром. При Петре I сербов приглашали служить в русскую армию, устанавливались и укреплялись культурные связи между нашими странами. А в 1723 году появились два сербских территориальных образования в районе города Сумы: Славяносербия и Новая Сербия.
Судьба сербского народа драматична: пять столетий турецкого рабства, в XX веке жестокая австро-венгерская, болгарская и немецкая оккупация, коммунистический режим Тито, зверства хорватских усташей и албанцев. Но, несмотря на всё это, на протяжении веков сербы хранили православную веру. У сербского народа даже есть молитва: «Дай, Боже, чтобы сербы объединились, умножились и пришли к Богу!» («Дай Боже да се Срби сложе, умноже и обоже!»)
Сходная задача поставлена и перед каждым из нас, православных граждан России. Ведь если мы сохраним свою веру, то сбережём и наше государство, нашу Россию, которой Богом заповедано хранить веру православную. Но как сберечь её в малой Церкви – своей семье, как передать потомкам?
Перед поездкой я открыла книгу Светланы Луганской «Люди сербской Церкви». Книга представляет собой сборник интервью, взятых у наших современников, служителей и прихожан сербской Церкви. Герои этого сборника рассказывают о своей семье и детстве, о пути к вере, о жизни в Церкви и выпавших на их долю испытаниях. Кстати говоря, автору этого замечательного труда мы обязаны попечением о нашей прихожанке, вынужденной задержаться в Белграде из-за пропажи документов. Стараниями Светланы Алексеевны та не только смогла вылететь из Сербии уже на следующий день после отъезда нашей группы, но даже побывала в сербской филармонии на концерте духовной музыки.
Я, прочитав книгу, открыла для себя жизнь современной сербской Церкви, узнала, как и кем сохранялась вера в сербском народе, и ещё раз убедилась в том, что именно семья является тем основанием, на котором возрастает и крепнет вера ребёнка.
Предлагаем вам, дорогие братья и сестры, познакомиться с фрагментом этой книги – выдержками из интервью с митрополитом Черногорским и Приморским Амфилохием (Радовичем), выдающимся иерархом, богословом и духовником, активным общественным деятелем, взошедшим на митрополичий престол в очень тяжёлое для Православия в Черногории время, после пятидесяти лет коммунизма, и завоевавшим глубокое уважение и любовь народа, называющего его «небесным человеком» и «нашим апостолом». В этом интервью он рассказывает о своей матери Милеве – простой крестьянке, жизнь которой являет собой пример женского, материнского христианского подвига.
Матушка Ирина Алексеева
«Люди Сербской Церкви».
Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий (Радович). «Наследник святителя» (фрагменты)
«…Приснился деду Радисаву сон. Летящая с востока голубка, а за ней стая голубей, и решил дед пойти на восток искать невесту сыну. Пришёл в село Равне в дом к Луке Бакичу – примерному хозяину. Лука радушно его принял, оказал ему гостеприимство, дед оставался у него три дня и не говорил, для чего пришёл: смотрел, наблюдал за жизнью в доме, а больше всего за дочерью Милевой, как себя ведёт. И наконец говорит: «Лука, я у тебя третий день, а ты не спрашиваешь меня, зачем я пришёл». Лука отвечает: «Радисав, ты сам скажешь, когда время придёт, ты всегда дорогой гость». «Лука, понимаешь, у меня в доме сын, пора ему жениться, и у тебя, вижу, невеста в доме, я бы хотел с тобой породниться». А Лука ему: «Хорошо, мне честь и радость отдать дочь в дом Радовичей». Род Радовичей был княжеским, воеводским, известным в Мораче. «Но не можем мы с тобой сами решать, надо спросить Милеву». Лука позвал дочь и спрашивает: «Вот пришёл Радисав, хочет, чтобы ты стала ему снохой». Виделись ли Чиро (сын Радисава) и Милева в Успенском соборе в Мораче – она ходила в монастырь причащаться, – но ответила стыдливо и скромно: «Лушо (так все звали её отца), как ты скажешь. Если ты скажешь, что так будет, я согласна».
«И когда я смотрю на её жизнь, а она прожила семьдесят и семь лет, вижу, что была она одной из тех матерей, которых, без сомнения, в нашем народе, особенно в Черногории, немало. И всё-таки моя мама Милева – особенная мать. Она всегда была в работе, без ропота, без жалоб, что ей трудно или что она не может. Особенно тяжёлой стала её жизнь во время Второй Мировой войны. Отец скрывался в лесах, и ей приходилось всё делать самой: и пахать, и копать, а ещё и детей рожать продолжала. Запрягала коня, грузила на него небольшой урожай фруктов, везла из Морачи в Колашин, чтобы продать и купить килограмм соли, немного муки, литр газа, потому что тогда не было электричества, возвращалась обратно. Потом, после войны, когда мы пошли в школу, она стирала по ночам рубашки, чтобы утром мы надевали чистое. Никто не слышал от неё, чтобы кого-то осудила, и если слышала, что кто-то о ком-то скажет дурное, говорила: «Молчи, дитя, не разглашай его грех!»
Нелегко ей было, вообще нелегко с черногорскими мужьями, было ей трудно, и не раз. Бывало такое, что иногда и уходила из дома. А мы перепуганные сидим: нет мамы! А она, бедная, где-то в горах молится Богу, дождётся зари и утром, когда мы просыпались, снова здесь с нами. И никогда дурного слова о своём муже не скажет. Мой отец, конечно, очень любил мою маму, в этом нет сомнений, но, может быть, потому что сам рос без матери, иногда в нём прорывалась какая-то агрессия, нервозность. Это бремя она несла, терпела до конца своей жизни. Смогла всё покрыть любовью, жертвой и благодаря этому сохранить семью изнутри. Не случайно женщина называется у нас основой дома. Именно такой она была, боролась, как львица, сохранила многочисленную семью, её единство, взаимность любви в детях, которая существует до сегодняшнего дня. И отец, конечно, не жалел себя, отдавал себя семье, особенно что касается веры. Но мать таким молчаливым, ненавязчивым, жертвенным образом посвятила себя своему потомству, всегда предоставляя первенство отцу. Она была тут , но как будто её не было.
Только после смерти отца, я думаю, по Промыслу Божию, она вдруг проявилась во всей полноте материнства, и не только материнства, но и взяла на себя роль отца. И это было так естественно, как будто вдруг почувствовала: «Я теперь ещё и он, я должна заботиться о детях так, как он». И потом она каждый год, хотя болели суставы, носила подарки, вязаные носки, сушёные сливы и всё, что у неё было, от дочери к дочери, от сына к сыну. От Подгорицы до Никшича, через Сараево и Белград, чтобы всех нас повидать и вернуться домой продолжить служение, не думая о себе. Она была тут, чтобы служить, а не чтобы ей служили. И вот сейчас не только нас девять, но и внуки, правнуки, зятья, снохи, когда все собираемся, то больше ста человек получается, широкий след за ней остался».
«Между детьми в семье было беспрекословное равенство. Когда кто-то получал привилегию? Если кто-то из детей был слабым или болезненным, тогда мама говорила: «Это оставьте ему!» А мы все, особенно в то военное время, ели из одного котла, и если кому-то из нас, более застенчивому и слабому, не доставалось, она замечала, подталкивала его ближе, а остальным говорила: «Подождите, это для него, это его!» Без всякой школы ей было свойственно педагогическое чутьё, она умела, с одной стороны, держать детей в равенстве, а с другой – мягко и ненавязчиво позаботиться о том, кому была нужна поддержка, помощь.
И не только это, она никогда не защищала провинившегося ребёнка только потому, что это её ребёнок. Помню, например, один случай, который должен рассказать. Как-то мы, дети, были на горе Вучье, и девочки с нами, одна из них – дочка какого-то Даниловича. И что-то мы повздорили, я взял камешек, да что там камешек – камень, и бросил в неё так, что брызнула кровь. Ведая, что меня ждёт, спрятался в доме под кроватью. Когда мама узнала об этом, схватила прут, вытащила меня из-под кровати и так отхлестала, что не забуду, пока жив. Это было очень справедливо с её стороны – забота о другом ребёнке, другой матери, едва ли не большая, чем о своём, без всякого материнского эгоизма, который, к сожалению, сейчас преобладает, особенно в семьях, где один или двое детей. В нашей семье тогда этого не было, каждый получал по заслугам».
«Я знаю только одну, может быть, двух матерей, обе гречанки, которые с радостью благословили своих сыновей уйти на Святую Гору. У нас не знаю ни одной, и моя мать не исключение. Однажды, когда я уже окончил семинарию и поступил в университет, мы сидели с ней где-то на Мораче и она меня спросила: «Детка, что думаешь делать, когда окончишь учёбу?» «Ну, – говорю (я тогда ещё только размышлял, ещё не принял решение о монашестве, но сказал так, как бы в шутку), – пойду в монахи!» – «Не пойдёшь, не дай Бог в монахи!» А я ответил: «Вот у тебя ещё две дочери, шестеро сыновей, все они народят тебе внуков и правнуков, а этого отпусти идти своей дорогой». – «Ох, Господи, матери радость от каждого и утешение». (…) И всё-таки она приняла моё решение, не переубеждала, просто дала понять, что хотела бы иметь потомство от всех своих детей.
Интересно, что она редко ходила в церковь, домашние обязанности не давали ей. Она соблюдала пост, особенно строго постилась в первую и последнюю неделю Великого поста, и нас так воспитывала. Но ходить в церковь не могла, куда идти, когда столько детей, когда за скотом надо ухаживать, дом содержать. Если её отпускали, то надевала народный черногорский костюм и шла в Успенский собор к престольному празднику в Морачский монастырь. Но это – если отпустят! И она просила: «Дайте раз в год на мир посмотреть, святыне поклониться». И конечно. Раз в год ходила причащаться, как правило, в Фёдорову субботу или в канун Пасхи, и для неё это была большая радость. Но в то же время сама её жизнь была церковной жизнью, всё её поведение, её слова, отношение, молитва: «Господи, помоги!» Это была её молитва. Не умела она читать молитвенники и другие книги, но: «Господи, помилуй! Матерь Божия, святой Василий, святой Пётр Цетинский!» – и перекрестится. Такими были её молитвы, молилась как дышала, как ребёнка кормила, хранила в себе молитву, живя в страхе Божием, в почитании Бога и уважении ко всем».
«…Чем глубже вера, тем больше готовность к любви и жертве. А чем вера меньше, тем эгоизм, самовлюблённость больше, попечение о себе, о своём удобстве. Вера рождает готовность к жертве. Это не легко – это мучительно. И снова вспоминаю свою мать, она упокоилась в семьдесят семь от болезни сердца. И я смотрел на неё, роза лежала на лице, и лицо светилось внутренней красотой, я замечал это и прежде, особенно на лицах тех, кто отдал свою жизнь в дар ближним и Богу. Мёртвое лицо начинает светиться большей красотой, чем при жизни. Это я видел на лице своей матери. И поскольку сейчас существует обычай не показывать детям покойников, сказал снохе: «Дайте внукам взять благословение у бабушки, поцеловать её руку, как это было в старину. Не скрывайте от детей! Прежде всего ребёнок должен встречаться с реальностью жизни, а во-вторых, для него это будет радостью на всю жизнь, что он простился с бабушкой». Я всю жизнь помню моего деда Радисава. И сегодня мне тепло на сердце, что я помню, как он последний раз вздохнул на руках у моего отца, у печи, на своей кровати, вижу его лицо. И сейчас мне утешение и радость, что я был рядом с дедом в самый важный момент жизни, и он живёт во мне доныне».
